– Там, внизу, – указал Лютик, привстав в стременах. – Видишь? Это, собственно, наша цель. Равелин.

И название сие было исключительно точным. Карстовые останцы формировали удивительно правильные абрисы огромного треугольника, выдвинутого, словно бастион, перед Эльфийской Твердыней. Внутри оного треугольника возносилась постройка, напоминавшая форт. Окруженный чем-то вроде огороженного укрепленного лагеря.

Геральт вспомнил слухи, ходившие о Равелине. И о персоне, которая сделала Равелин своей резиденцией.

Они свернули с тракта.

За первую ограду вело несколько входов, все их стерегли вооруженные до зубов стражники, в которых по пестрой и разнородной одежке легко было опознать наемных солдат. На первом же посту путников остановили. Хотя Лютик громко взывал к договоренностям об аудиенции и особенно напирал на добрые отношения с шефом, приказано им было сойти с лошадей и ждать. Довольно долго. Геральт начал уже слегка терять терпение, когда наконец явился верзила с внешностью галерника и велел идти следом. Вскоре оказалось, что верзила ведет их кружным путем, задворками комплекса, из центра которого доносился гомон и звуки музыки.

Они миновали мостик. Сразу за ним лежал человек, бессознательно шаря вокруг себя руками. Лицо его было окровавленным и распухшим: вместо глаз остались щелочки. Дышал тяжело, и при каждом выдохе из разбитого носа выдувались кровавые пузыри. Ведший их верзила не обратил на лежавшего никакого внимания, потому и Геральт с Лютиком сделали вид, будто его не заметили. Они пребывали на территории, где не следовало выказывать излишний интерес. В дела Равелина не стоило совать свой нос – любопытствующий нос, по слухам, с владельцем немедленно расставался и оставался там, куда его сунули.

Верзила вел их через кухню, где, словно ошпаренные, вертелись повара. Булькали котлы, в которых, как приметил Геральт, варились крабы, омары и лангусты. В кастрюлях вились угри и мурены, тушились в горшках моллюски и омули. Шкворчали на огромных сковородах куски мяса. Слуги подхватывали уставленные готовой едой подносы и миски, чтобы унести в коридоры.

Следующее помещение наполнял, для разнообразия, запах дамских парфюмов и косметики. Перед рядами зеркал, неустанно щебеча, наводил красоту десяток-другой женщин различной степени неглиже, включая и абсолютную. Геральт с Лютиком и здесь хранили каменные выражения на лицах, не давая воли глазам.

В очередном помещении их подвергли тщательному досмотру. Осуществлявшие его люди были серьезны с виду, вели себя профессионально и действовали скрупулезно. Кинжал Геральта конфисковали. У Лютика, который оружия никогда не носил, отобрали гребень и штопор. Но – по размышлению – оставили лютню.

– Перед его преподобием стоят стулья, – поучали. – На них – сесть. Сидеть и не вставать, пока его преподобие не прикажет. Не прерывать, когда его преподобие говорит. Не говорить, пока его преподобие не подаст знак. А теперь – вперед. В те двери.

– Его преподобие? – проворчал Геральт.

– Некогда он был священником, – пробормотал в ответ поэт. – Но не бойся, вредных привычек не понахватался. Однако подданным нужно его как-то титуловать, а он не выносит, когда его зовут шефом. Нам титулатурой можно пренебречь.

Когда они вошли, нечто тотчас заступило им дорогу. Нечто было огромно, словно гора, и изрядно смердело мускусом.

– Привет, Микита, – поприветствовал гору Лютик.

Названный Микитой великан, наверняка телохранитель его преподобия шефа, был метисом, результатом скрещивания огра и краснолюда. Результатом стал лысый краснолюд ростом порядком выше семи футов, совершенно без шеи, с кудрявой бородой, с выпиравшими, словно у секача, зубами и с руками, свисавшими до колен. Подобные помеси встречались нечасто, считалось, что виды эти абсолютно различны генетически – нечто вроде Микиты не могло возникнуть естественным путем. Видимо, не обошлось здесь без исключительно сильной магии. Магии, кстати сказать, запретной. Ходили слухи, что многие волшебники на этот запрет внимания не обращают. И доказательство истинности подобных слухов было у Геральта прямо перед глазами.

Уселись, согласно с обязывающим здесь протоколом, на двух плетеных стульях. Геральт осмотрелся. В дальнем углу, на большом шезлонге, две полуобнаженные дамы были заняты друг дружкой. Поглядывал на них, одновременно кормя пса, маленький, невзрачный, сгорбленный и совершенно никакой мужчина в свободных, цветных, вышитых одеждах и феске с кисточкой. Скормив псу последний кусочек омара, мужчина вытер руки и развернулся.

– Приветствую, Лютик, – сказал он, присаживаясь перед ними на что-то, что слегка напоминало трон, пусть даже из ивняка. – Мое почтение, господин Геральт из Ривии.

Преподобный Пираль Пратт, считающийся – и не без причин – шефом организованной преступности целого региона, выглядел мануфактурным купцом на покое. На пикнике бывших мануфактурных купцов он непременно сошел бы за своего. По крайней мере издалека. Осмотр вблизи позволял разглядеть в Пирале Пратте то, чего у мануфактурных купцов не бывает. Старый, бледный шрам на скуле, след от пореза ножом. Кривая и зловещая усмешка на узких губах. Светлые, желтоватые глаза, неподвижные, словно у питона.

Долго никто не прерывал молчания. Откуда-то из-за стены доносилась музыка, слышался гомон.

– Я рад видеть и приветствовать вас обоих, господа, – отозвался наконец Пираль Пратт. В его голосе явственно звучала давняя, нержавеющая любовь к дешевому, плохо дистиллированному алкоголю.

– Особенно я рад видеть тебя, певец, – преподобный улыбнулся Лютику. – Мы не встречались со свадьбы моей внучки, каковую ты украсил своим выступлением. И я недавно вспоминал о тебе, поскольку еще одной моей внучке что-то слишком чешется замуж. Полагаю, по старой дружбе ты не откажешь и на сей раз. Что? Споешь на свадебке? Не заставишь себя упрашивать как тогда? Не придется мне тебя… переубеждать?

– Спою, спою, – поспешил с уверениями Лютик, слегка побледнев.

– А нынче, – продолжал Пратт, – ты приволокся, полагаю, расспросить о моем здоровье? Так оно в полной заднице, это мое здоровье.

Лютик и Геральт не спешил с комментариями. Огрокраснолюд смердел мускусом. Пираль Пратт тяжело вздохнул.

– У меня, – сообщил, – открылась язва желудка и пищевода, а потому прелести стола мне, увы, не доступны. Диагностировали у меня больную печень и запретили пить. Добавьте сюда дископатию – позвонков как отдела шейного, так и поясничного, что вычеркнуло из моих развлечений охоту и прочие виды экстремального спорта. Лекарства и лечение жрут уйму денег, которые прежде я привык тратить на азартные игры. Копьецо мое еще, скажем так, поднимается, но сколько же надобно труда, чтобы оно восстало! Скорее умаешься, чем утешишься… И что ж мне остается? А?

– Политика?

Пираль Пратт засмеялся так, что затряслась даже кисточка на феске.

– Браво, Лютик. Как всегда, в цель. Политика, о, да, это нынче аккурат по мне. Сперва я не был настроен благосклонно к подобным делам. Подумывал взяться как следует за разврат и инвестировать в публичные дома. Но покрутился меж политиков и многих узнал. И убедился, что лучше иметь дело со шлюхами, потому как у шлюх – хоть какая-то честь и какие-никакие правила. Однако ж из борделя не сумеешь править так же хорошо, как из ратуши. А править хотелось – если, как говорится, не светом, так поветом. Как гласит старая пословица, коль не можешь их победить – присоединись к ним…

Он прервался, оглянулся, вытягивая шею, на шезлонг.

– Не филонить, девушки! – крикнул. – Не притворяться! Больше, больше огня! Хм-м… На чем я остановился?

– На политике.

– Ах, да. Но политика политикой, а у тебя, ведьмак, украли твои прославленные мечи. Разве не из-за этого дела я имею честь тебя привечать?

– В самую точку: именно из-за этого.

– Кража мечей, – покивал Пратт. – Болезненная утрата, полагаю? Наверняка болезненная. И невосполнимая. Ха, я всегда говорил, что в Кераке – вор на воре. Люди тамошние, дай лишь слабину, украдут – известное же дело – все, что не прибито накрепко гвоздями. А на случай вещей прибитых накрепко носят они с собою фомку.